Том 5. Повести, рассказы, очерки, стихи 1900-1906 - Страница 51

— Вы горничная? — с любопытством спросил Илья.

Барышня перестала улыбаться, у неё дрогнули брови, она выпрямилась и с важностью сказала:

— Я не горничная, а хозяйка этой квартиры, и муж мой…

— Да разве вы замужем? — с удивлением воскликнул Илья и недоверчиво оглянул сухонькую, стройную фигурку хозяйки. На этот раз она не рассердилась, а засмеялась звонко и весело.

— Какой вы смешной! То горничной называет, то не верит, что замужем…

— Да как верить, ежели вы совсем девочка! — тоже с усмешкой сказал Лунёв.

— А я уже третий год замужем, муж мой околоточный надзиратель…

Илья взглянул ей в лицо и тоже тихонько засмеялся, сам не зная чему.

— Вот чудак! — передёрнув плечиками, воскликнула женщина, с любопытством разглядывая его. — Ну, что же, — снимаете комнату?

— Решённое дело! Прикажете дать задаток?

— Конечно!

— Я часика через два-три и перееду…

— Пожалуйте. Я рада такому постояльцу, — вы, кажется, весёлый…

— Не очень… — усмехаясь, сказал Лунёв.

Он вышел на улицу улыбаясь, с приятным чувством в груди. Ему нравилась и комната, оклеенная голубыми обоями, и маленькая, бойкая женщина. Но почему-то особенно приятным казалось ему именно то, что он будет жить на квартире околоточного. В этом он чувствовал что-то смешное, задорное и, пожалуй, опасное для него. Ему нужно было навестить Якова; он нанял извозчика, уселся в пролётку и стал думать — как ему поступить с деньгами, куда теперь спрятать их?..

Когда он приехал в больницу, оказалось, что Якова только что купали в ванне и теперь он спит. Илья остановился в коридоре у окна, не зная, что ему делать, — уйти или подождать, когда товарищ проснётся. Мимо, тихо шлёпая туфлями, проходили один за другим больные в жёлтых халатах, поглядывая на него скучающими глазами; со звуками их тихого говора сливались чьи-то стоны, долетавшие издали… Гулкое эхо разносило звуки по длинной трубе коридора… Казалось, что в пахучем воздухе больницы невидимо, бесшумно летает кто-то, вздыхая и тоскуя… Илье захотелось уйти из этих жёлтых стен… Но один из больных шагнул к Илье и, протягивая руку, сказал негромко:

— Здравствуй!..

Лунёв поднял глаза на него и отшатнулся, изумлённый…

— Павел!.. И ты здесь?

— А кто ещё? — быстро спросил Павел.

Лицо у него было какое-то серое, глаза смущённо и тревожно мигали… Илья кратко рассказал ему о Якове и воскликнул:

— Как тебя перевернуло!

Павел вздохнул; губы у него вздрогнули; как виноватый в чём-то, низко опустив голову, он хриплым шёпотом повторил:

— Перевернуло…

— Что у тебя? — участливо спросил Лунёв.

— Ну… Будто не знаешь…

Павел мельком взглянул в лицо товарища и снова опустил голову.

— Заразился?

— Конечно…

— Неужто от Веры?

— От кого же? — угрюмо ответил Павел.

Илья тряхнул головой.

— Вот и я когда-нибудь тоже влечу…

Павел, доверчиво глядя в глаза ему, сказал:

— Я думал — ты побрезгуешь теперь мной… Шатаюсь тут, вдруг вижу ты!.. Стыдно стало… отвернулся, прошёл мимо…

— Умён! — с укором сказал Илья.

— Кто тебя знает, как взглянешь? Болезнь поганая… Вторую неделю здесь торчу… Такая тоска, такая мука!.. Ночью — словно на углях жаришься… Время тянется, как волос по молоку… И как будто в трясину тебя засасывает, и некого крикнуть на помочь…

Он говорил почти шёпотом, а лицо у него вздрагивало, руки судорожно мяли полы халата.

— А Вера где? — задумчиво спросил Илья.

— Чёрт её знает, — с горькой усмешкой сказал Грачев.

— Не ходит?

— Приходила раз — я выгнал… Видеть я её не могу! — зло прошептал Павел.

Илья укоризненно взглянул на его искажённое лицо и сказал:

— Ну, это ты ерунду порешь!.. Коли хочешь справедливости, так и сам будь справедлив. Чем она виновата?

— А кого мне винить? — вполголоса горячо воскликнул Павел. — Кого? Я ночи напролёт думаю — отчего моя жизнь скомкалась? Оттого, что я Веру полюбил, да?.. Про мою к ней любовь — в небе звёздами не напишешь!..

Глаза Павла покраснели, из них тяжело выкатились две большие слезы. Он смахнул их со щёк рукавом халата.

— Всё это пустые слова… — сказал Лунёв, чувствуя, что ему Веру жалко больше, чем Павла. — Ты мёд пил — хвалил: силён! — напился — ругаешь: хмелён!.. А каково ей? Ведь и её заразили?

— И её! — сказал Павел и дрогнувшим голосом спросил:- А ты думаешь, не жалко мне её? Я её выгнал… И, как пошла она… как заплакала… так тихо заплакала, так горько, — сердце у меня кровью облилось… Сам бы заплакал, да кирпичи у меня тогда в душе были… И задумался я тогда надо всем этим… Эх, Илья! Нет нам жизни…

— Да-а! — протянул Лунёв, странно улыбаясь. — Творится что-то… мудрёное! Давит всех и давит. Якову отец житья не даёт, Машутку замуж за старого чёрта сунули, ты вот…

Он вдруг тихонько засмеялся и сказал, понизив голос:

— Одному мне везёт! Как о чём подумаю — пожалуйте, готово!

— Нехорошо ты говоришь, — пытливо глядя на него, сказал Павел, смеёшься, что ли?

— Нет, кто-то другой смеётся! Надо всеми нами смеётся кто-то… Гляжу я в жизнь — нет в ней справедливости…

— Я тоже вижу это! — тихо, но как-то всей грудью воскликнул Павел.

На лице его вспыхнули красные пятна, а глаза его засверкали живо и бойко, как, бывало, у здорового.

Они стояли в полутёмном углу коридора, у окна, стёкла которого были закрашены жёлтой краской, и здесь, плотно прижавшись к стене, горячо говорили, на лету ловя мысли друг друга. Откуда-то издали доносился протяжный стон, похожий на гудение струны, которую кто-то задевает через равные промежутки времени, а она вздрагивает и звучит безнадёжно, точно зная, что нигде нет живого сердца, способного успокоить её болезненную дрожь. Павел горел от сознания обиды, нанесённой ему тяжёлой рукой жизни; он тоже, как струна, вздрагивал от возбуждения и торопливо, бессвязно шептал товарищу свои жалобы и догадки. А Илья чувствовал, что слова Павла точно искры высекают из его сердца, они зажгли в его груди то тёмное и противоречивое, что всегда беспокоило его. Он чувствовал, что на месте его недоумения пред жизнью вспыхнуло что-то иное, что вот-вот осветит мрак его души и успокоит её навсегда.