Том 5. Повести, рассказы, очерки, стихи 1900-1906 - Страница 110

К оглавлению

110
VII

Когда Ванюшка, усталый, вспотевший, очнулся от борьбы, он со страхом в глазах вполголоса сказал Салакину:

— Гляди, — где лошадь-то? Ушла!

— Она не скажет, — пробормотал Салакин, вытирая кровь с разбитого лица.

Спокойный голос товарища уменьшил страх Ванюшки.

— Н-ну, наделали делов! — искоса глядя на угольщика, сказал он.

— Лучше нам его убить, чем ему нас, — так же спокойно проговорил Салакин и тотчас же деловито добавил: — Ну-ка, давай его раздевать! Тебе — полушубок, мне — чапан. Надо скорее, а то встретит кто-нибудь или нагонит…

Ванюшка молча начал перевёртывать угольщика, снимая с него одёжу, и всё посматривал на товарища. Он подумал:

«Неужто не боится?»

Спокойное, деловое отношение товарища к убитому вызывало у Ванюшки удивление и робость пред товарищем. И ещё более удивляло его рябое, исцарапанное лицо Салакина, — оно всё вздрагивало, кривилось, точно от безмолвного смеха, и глаза на нём блестели как-то особенно, точно он в меру выпил вина или чему-то сильно обрадовался. В борьбе Ванюшка потерял картуз, Салакин взял шапку угольщика, сунул её Ванюшке и сказал:

— Надень, — озябнешь так-то! Да и нехорошо… Человек, и вдруг — без шапки. Почему такое?

Он начал выворачивать карманы штанов убитого и делал это так быстро и ловко, точно всю жизнь только тем и занимался, что убивал и грабил людей.

— Надо всё соображать, — говорил он, развязывая кисет угольщика. — Никто без шапок не ходит. Ишь ты, — золотой, пять целковых, — нет, семь с полтиной…

— Ты, — робко заговорил Ванюшка, глядя на монету загоревшимися глазами.

— Чего? — быстро окинув его взглядом, спросил Салакин. И пренебрежительно проворчал: — Ужо этого добра у нас будет довольно! Н-но, шагай, малышка! Вези скорей…

И Салакин ударил ладонью по крупу лошади.

— Я не про деньги, — сказал Ванюшка. — Я хотел спросить…

— Чего?

— Ты-первый раз это? — Ванюшка показал глазами на раздетое тело угольщика.

— Дурак! — усмехаясь, воскликнул Салакин. — Что я, разбойник, что ли?

— Я потому, что больно скоро ты его раздел…

— Живых — раздевают, а мёртвого — не велика мудрость.

И вдруг Салакин, стоявший на коленях, покачнулся и тяжело упал на ноги Ванюшки, тот вздрогнул, точно всё тело его вдруг окунулось в холодную воду, закричал, стал отталкивать от себя товарища, а лошадь от крика пустилась вскачь.

— Ничего, ничего, — бормотал Салакин, хватаясь за Ванюшку. Лицо у него стало синее, глаза тупые, тусклые.

— Между крыльцев он меня ударил. Сердце схватило… пройдёт…

— Еремей, — дрожащим голосом заговорил Ванюшка. — Воротимся, Христа ради!

— Куда?

— В город! Я боюсь…

— В город — нельзя! Нет, мы поедем, продадим лошадь, — потом туда — к Матвею…

— Я боюсь, — уныло сказал Ванюшка.

— Чего?

— Пропадём мы, брат! Чего теперь будет? Али мы за этим шли с тобой?

— Подь ты к чёрту! — громко крикнул Салакин, и глаза его злобно сверкнули. — «Пропадём!» Что значит- пропадём? Одни мы с тобой, что ли, человеков убиваем? Первый раз, что ли, на земле это случилось?

— Ты не сердись, — плачевным голосом попросил Ванюшка, видя, что лицо товарища снова стало каким-то отчаянным и точно пьяным.

— Как тут не сердиться! — с негодованием воскликнул Салакин. — Вышло эдакое…

— Ты погоди, — что мы делаем? — убедительно заговорил Ванюшка, вздрагивая всем телом и боязливо оглядываясь вокруг. — Куда мы его везём? Ведь сейчас Вишенки должны быть, — а мы с тобой чего везём?

— Тпрру, чёрт! — крикнул Салакин на лошадь и быстро, легко, как мяч, выскочил из дровней на дорогу.

— Верно, брат! — забормотал он, хватая угольщика за руку. — Бери его, тащи! Бери за ноги, ну! Тащи!

Ванюшка, стараясь не видеть лицо трупа, приподнял его ноги и всё-таки увидал что-то синее, круглое, страшное на месте лица угольщика.

— Рой яму! — командовал Салакин и прыгал в рыхлом снегу, разгребая его сильными, торопливыми движениями ног в обе стороны. Он делал это так странно, что Ванюшка, опустив тело угольщика на рыхлый снег, встал над ним и смотрел на товарища, не помогая ему.

— Зарывай, зарывай, — говорил Салакин, усердно и быстро засыпая снегом грудь и голову убитого. Товарищи возились в двух шагах от дровней, а лошадь, скосив шею, одним глазом смотрела на них и стояла неподвижно, точно замёрзла.

— Едем, готово, — сказал Салакин.

— Мало! — возразил Ванюшка.

— Чего мало?

— Заметно, — бугор…

— Всё одно!

Они сели в дровни и поехали дальше, плотно прижавшись друг к другу. Ванюшка смотрел назад по дороге, и ему казалось, что они едут страшно тихо, потому что бугор снега над телом убитого не скрывался из глаз.

— Гони лошадь, — попросил он Салакина, плотно закрыл глаза и долго не открывал их. А когда открыл, то всё-таки увидал вдали, влево от дороги, небольшое возвышение на гладком снегу.

— Эх, пропадём мы, Ерёма, — почти шёпотом сказал Ванюшка.

— Ничего, — глухо ответил Салакин. — Продадим лошадь, потом — опять в город… Ищи нас! Вот они, Вишенки-то…

Дорога опускалась под гору, в неглубокую снежную долину. Чёрные голые деревья задвигались по бокам дороги. Крикнула галка. Товарищи вздрогнули, молча взглянули в лица друг другу…

— Ты — осторожнее, — шепнул Ванюшка Салакину.

VIII

В кабак они вошли развязно, шумно.

— Ну-ка, добрый человек, — сказал Салакин кабатчику, — нацеди нам по стакашку!

— Можно, — ответил высокий, чёрный мужик с лысиной, вставая за стойкой. И он посмотрел на Ванюшку так приветливо и просто, что Кузин остановился посреди кабака и виновато улыбнулся.

110